Именно и только способность творить отличает нас от животных. Тем же, кто считает уникальной особенностью человека умение мыслить, следует напомнить, что и мысль есть творческий акт, важнейший, но стоящий в одном ряду с неисчислимым множеством других. Человеческое созидание преображает дивный мир, созданный Господом, иногда делая его еще прекраснее, а иногда уродуя войнами, катастрофами и несчастьями. И, лепя пластилинового медведя, раскраивая непритязательное платье, нарезая овощи для борща, уподобляемся мы Творцу, хотя коэффициент этого подобия исчезающее мал.
Слово же, помысленное или произнесенное, отличает нас не от зверей и птиц, а друг от друга, поскольку непременно хранит в себе капли Божественного Смысла, который проливается на всякого, получившего дар называть вещи подобающими им именами, а значит, позволяет сравнить кому сколько досталось. Слово же написанное, а значит, неслучайное, непростое, многократно пропущенное через ум и сердце, даже выстраданное иногда, живописует самого пишущего не менее, чем то, что намеревается он описать. И мы, во многом соглашаясь с этими представлениями приятного нам филолога Тунева, позволим себе включить в наше повествование написанную им новеллу, заменяющую, на наш взгляд, любые формальные характеристики.
Игра
Не судите меня строго, ибо я ничтожен и жалок, мал и сир. Не судите меня, ибо недалек я и глуп. Не судите меня, ибо я безмерно несчастен. Не судите меня, ибо в сердце моем нет веры, а лишь одно отчаяние. И позвольте рассказать вам, как я, червь, задумал познать беспредельность Бытия и пределы человеческих возможностей, а познал всего лишь глубины своего скудоумия и собственной слабости.
Может ли человек понять себя в большом городе, в этом суетном муравейнике, где теряется великое и бесследно исчезает малое? Может ли он прикоснуться к сокровенному, почувствовать сакральное, увидеть запредельное? Удастся ли ему постичь йогу, передвигаясь в городском транспорте? Получится ли у него проникнуть в тайны каббалы, питаясь пищей из супермаркета? Как понять ему мудрость гностиков в шуме панельной пятиэтажки? Нет, лишь уединение может указать страждущему истинный путь, и только монахи, схимники, анахореты и отшельники ступали на него. Старчество знало, что делает, когда уходило и скрывалось.
И вот я, ничтожный, решил сыскать хотя бы относительное уединение. И, дождавшись отпуска, отправился в путь. Пустыня нужна отшельнику, только пустыня. Но не сыскать нынче в отечестве нашем приличную пустыню, разве что ледяную, так что современному отшельнику следует довольствоваться не пустыней, а пустошью. Ее-то и я присмотрел много лет назад, когда беззаботным студентом ездил на археологические раскопки. Степь, родимая степь, должна заменить нам азиатские пустыни.
Запасся я малым количеством воды и совсем малой толикой пищи, палаткой, скромной одеждой, сел в поезд, сошел на крохотном полустанке, прошел километров семь пешком, и решил, что на месте. Здесь и раньше было немноголюдно, лишь курганы, ветер, да небольшое село в нескольких километрах, а теперь стало совсем пустынно.
Отдохнул, поставил палатку и стал потихонечку жить, пытаясь очистить душу и успокоить тело. Люди меня не посещали, животные навещали лишь мелкие, даже птицы редко пролетали. Так что покой мой смущали лишь кузнечики, стрекочущие от зари до зари в сухой горячей траве.
Но прихотлив человеческий ум! В этом блаженном покое, в этом непривычном уединении мысли мои приобрели особо суетное и незначительное направление. Если даже в транспорте меня порой посещали серьезные мысли, если даже в лифте удавалось задуматься о бесконечности, то здесь, на степном просторе, в голову лезло только мелкое. И первые два дня думалось мне о всякой ерунде, вспоминался исключительно жизненный мусор, всякая чушь и пересортица. То думал я о почему-то запомнившейся прохожей тетке, то часами вспоминал фамилию сиюминутного политика, то твердил про себя слова какой-то бессмысленной песенки. Помыслить хоть что-нибудь значительное никак не получалось.
А на третий день со мной случился конфуз иного рода. Никогда прежде не увлекался я блудом, в плотских своих желаниях был вполне скромен и, случалось, не знал телесных утех месяцами. Но теперь мне безумно захотелось женщину, я стал просто одержим грезами и видениями. Никогда прежде мое желание не было столь безадресным: я хотел любую, мне грезились рельефы женских тел, все равно чьих. Я рассматривал выпуклости и впадинки, округлости и ложбинки, перси и ягодицы, мысленно называя все эти вожделенные места совсем другими непристойными словами. Раньше я не был всеядным, а теперь удовольствовался бы тем, от чего прежде с негодованием бы отказался. Плоть моя, которую я собирался смирять и умерщвлять, жила своей собственной жизнью, восставала и вздымалась. И я, мечтавший обратить к небу душу, вынужден был наблюдать, как к небесам устремляется самая греховная часть моего взбунтовавшегося тела.
Размышляя об этом позднее, пытался я объяснить столь непривычное поведение своего тела многими пустяшными обстоятельствами, например, свежим воздухом и отсутствием суеты, позволившими моим членам отдохнуть и налиться соками. Но потом-то, конечно, понял, что непривычное поведение моей плоти и странное состояние моего духа было вызвано более существенными причинами. Бороться с собственным телом было трудно, и мысли мои были в стороне от праведного покойного течения. Я пытался отвлечься при помощи привезенных с собой книг, но даже самые невинные слова в них приобретали порочный смысл, каждая история имела греховный подтекст, рождая в воспаленном мозгу непристойные картинки. Не желая становиться крамольником, я отложил книги.
Через три дня подошли к концу мои скромные припасы, испортилась вода. Я сходил к колодцу, что был километрах в трех от моего временного пристанища, а есть решил прекратить совсем. Думалось мне тогда, наивному, что легкость плоти позволяет достичь высоты помыслов, что пустота желудка эквивалентна духовной полноте. Мне бы вспомнить тогда, глупцу, про то, как худы манекенщицы, не помышляющие ни о чем, кроме собственной плоти; как безмозглы те, кто одержим похуданием, - глядишь, я бы понял, что не отсутствие пищи пробуждает дух. Но подобные мысли не посетили меня, и я отождествил пост и голодание. Эх, глупцом я был, глупцом и умру! Первым результатом моего прискорбного заблуждения стало то, что уже на шестой день я не мог думать ни о чем, кроме пищи.
Я хотел, желал, алкал, вожделел пищу, еду, жратву, жрачку. Я мысленно хлебал супы, борщи, рассольники и харчо. Я накалывал на вилки котлеты, тефтели и люля-кебабы. Я вылавливал из соуса кусочки бефстроганов, поджарок и азу. Я разрезал ножом стейки, ростбифы, лангеты. Я вылизывал салатницы и супницы, подтирал хлебом тарелки. Я заедал все это огурцами, помидорами, перьями лука, хвостами укропа, петрушки, базилика. Я хрустел яблоками и морковью, брызгал апельсином. Я вспоминал недоеденное, оставленное на тарелках, выброшенное в мусоропровод съестное. Я бы с радостью оказался около ресторанного мусорного бака.
На восьмой день мне расхотелось есть, совсем расхотелось. Стало мне легко и свободно, и я снова взялся за книги. Но странное дело, мне, в городе посвящавшему чтению всякую свободную минуту, теперь не читалось. Чтение вдруг стало трудом, тяжелым и безрадостным, не приносящим ничего, кроме усталости. Я читал книги, как читает учебники тупой, но прилежный ученик школы для отстающих в развитии: отбывая повинность, просто складывая буквы в слова, не понимая смыслов и не видя образов. Я мучился, но старался, полагая прилежанием преодолеть вдруг одолевшее меня скудоумие. Но вечером того же дня от этого многотрудного занятия меня отвлек приход незнакомца.
Он пришел оттуда же, откуда неделю назад пришел и я, с запада, со стороны железной дороги. И знаете, доктор, он и похож был на меня, невысокий, субтильный, в неприметной одежде. Я сидел около палатки, когда незнакомец подошел совсем близко.
- Здравствуйте, иду со станции, заблудился. Далеко ли до Анисовки?
Я махнул в сторону, противоположную закату.
- Да километров двенадцать на восток. Часа два с половиной ходьбы.
- А вы, наверное, геолог?
Вступать с ним в разговор я был не расположен.
- Нет.
- А, ну конечно, солнце, степь, ковыль, кумыс – самый здоровый отдых, лучше Швейцарии. Сам всегда мечтал, да так вот и не собрался. Вы здесь один?
- Один.
- Отлично вы придумали! Что может быть лучше отдыха в уединении? В наш век суеты, стрессов и информационных атак только это и может называться отдыхом. Разве теперь можно отдыхать в цивилизованных местах?
Вы не сомневайтесь, доктор, я так подробно пересказываю наш разговор, но ничего не сочиняю. Понимая, насколько важным может оказаться мое свидетельство для современников и потомков, я вспомнил все детали, все мелочи и уже давно подробно все описал. Ведь я полностью осознаю всю ответственность, свалившуюся на меня, потому что много ли найдется письменных отчетов о подобных встречах. Так вот, позвольте продолжить.
Поневоле я вовлекся в нежелательную для себя беседу и ответил:
- Я вообще полагаю современную цивилизацию губительной для человечества, а города считаю рассадниками пороков и вместилищами суеты.
Путник присел на бугорок, достал пачку дорогих сигарет:
- Вы позволите?
Черт, я не курил целых десять дней, не взял с собой сигарет и уже практически пережил период никотиновой ломки. А тут сигареты! Не дожидаясь моего позволения пришедший закурил, сладко затянулся, выпустил идеальные круглые кольца. И я увидел, как красивы и изящны кисти его рук, как длинны и ухожены пальцы. Но удивительно: несмотря на холеные руки и легкое тело он производил впечатление крайней мужественности. Почувствовав запах дорогого табака, я глубоко вдохнул, и он, заметив это, протянул мне пачку:
- Сигарету?
- Нет, спасибо, я бросил.
- Ну-ну. Так вы полагаете, современная цивилизация губительна? А какую, позвольте спросить, цивилизацию вы имеете в виду, западную или восточную?
- Какая разница, современную техногенную цивилизацию.
- Но вы сами-то живете в городе?
- Да, к сожалению.
- Что же мешает вам покинуть его и поселиться на природе, скажем, в той же Анисовке?
- Да дела, знаете ли, работа.
- Что ж, работа есть везде, человек не может прожить, не работая, тем более на природе.
- Я имею в виду работу по специальности.
- Вы так дорожите вашей профессией? Кто же вы?
- Я политолог, аналитик.
- О-о-чень нужная профессия.
Он явно издевался надо мной.
- Людям необходимо объяснять, кто ими руководит, и что их ждет в будущем.
- Странно, но мне казалось, что люди сами способны разобраться, кто есть кто. А уж тем, кто не способен, ваши объяснения нужны, как собаке пятая. Что же касается будущего, то оно, как это ни печально, известно немногим, и уж политологам менее, чем кому либо другому.
Он разозлил меня окончательно.
- Кому же тогда оно известно более чем политологам?
- О, поверьте, есть люди, которым будущее иногда приоткрывает свою завесу.
- И вы, само собой разумеется, один из них?
- Ни в коей мере. Но я вижу, что задел вас. Увы, даже разочаровавшимся в своей деятельности бывает крайне неприятно, когда их дело поносят другие. Но я не привык скрывать свои взгляды.
- Позвольте тогда полюбопытствовать: вас-то ваша деятельность устраивает? Вы сами-то чем зарабатываете на жизнь?
- Я строитель, каменщик. И деятельность моя меня вполне устраивает.
Я выругался про себя, а вслух спросил:
- А что, у всех каменщиков теперь маникюр? Или только у некоторых?
Незнакомец засмеялся.
- Я вижу, христианское смирение вам не вполне свойственно. Вы язвительны, это хорошо.
- И что же вы строите?
- Будущее, все то же будущее.
- Что-то я вас не понимаю. Вы только что сказали, что будущее вам неизвестно.
- Я не говорил ничего подобного.
- Ну, тогда оно вам известно, ведь у строителя всегда есть план.
- План-то, конечно, есть, но, к сожалению, не мой. Я лишь могу только вносить некоторые коррективы. Но кое-что, конечно, знаю.
- То есть, вы знаете, что будет через год?
- О, это как раз нетрудно. Гораздо сложнее предсказать, что будет завтра. Долгосрочные планы всегда точнее определены, а вот ближайшие постоянно нарушаются из-за всякой ерунды. Можно почти наверняка сказать, будет ли закончено строительство, но привезут ли завтра на стройку унитазы известно не всегда.
- А вы знаете, что будет завтра?
- Про завтрашнее завтра знаю.
- Так скажите мне, что будет завтра со мной. Вот я и проверю вашу интуицию.
- Давненько меня никто не проверял, да и не интуиция это вовсе. И проверить вы меня сможете далеко не завтра.
- Это почему же?
- Сегодня вы испытаете такое смятение чувств, что вас постигнут нервное расстройство и потеря памяти. Но ненадолго, ничего серьезного.
Вы обратили внимание, доктор? Он сказал, что болезнь моя не будет серьезной, прошу вас это учесть. Но тогда я пропустил столь обнадеживающие меня нынче слова мимо ушей. Никогда заранее не знаешь, что в разговоре окажется самым важным. И я, нимало не озаботясь услышанным и посмеиваясь над вруном, спросил:
- И что же приведет меня в такое смятение? Нападение степного маньяка или охотников за казахской анашой?
- Ваши собственные мысли. Но смеркается, разрешите откланяться, мне еще предстоит долгий путь.
И неприятный собеседник поднялся, кивнул мне и пошел на восток, а я наблюдал за ним, пока он не скрылся из вида. Он забыл на земле свои сигареты, я хотел, было, зашвырнуть их подальше в ковыль, но отчего-то передумал и бросил внутрь палатки. Досада моя уже прошла, а иных впечатлений он у меня не вызвал - по роду своих занятий я нагляделся и на патологических врунов, и на любителей пустить пыль в глаза. А этот, скорее всего, какой-нибудь затрапезный учителишко из Тьмутараканска, решил повыделываться перед незнакомцем. И я просто сидел на траве и смотрел вдаль, наслаждаясь вечерним теплом, предвкушая мягкую безветренную ночь.
Спать в ту ночь решил я не в палатке, а в степи, в спальном мешке. Змеи здесь не водились, из животных самые крупные – тушканчики, дождя ничего не предвещало. Я лег, лишь стемнело, и стал смотреть, как загораются звезды, пока взошедшая полная луна не затмила их. Жутко хотелось курить. Я промучился с полчаса, затем вылез из спальника, разыскал сигареты. Все еще борясь с собой, помедлил, а потом с наслаждением закурил.
Кто-то приближался ко мне по ночной степи, шел, аки тать в ночи. Луна светила ярко, и силуэт моего вечернего собеседника я узнал издалека. Он весело закричал:
- Ага, курите мои сигареты! Это хорошо, что вы закурили, а то бы я не нашел вас в темноте.
И подходя поближе, пояснил:
- Да сбился с пути и решил вернуться к вам. А то, думаю, забреду куда-нибудь в Казахстан.
Он явно врал, но страшно мне стало не от этого. Испугал меня его слишком фальшивый тон. Тон, предназначенный для вранья. Парень нарочито демонстрировал мне свою лживость, желая, по-видимому, привести меня в смятение. В свете луны было видно, что незнакомец явно забавляется, читая мои мысли.
- Так что же вы закурили? Разволновались после моих предсказаний?
- Бросьте говорить ерунду.
- Вы нелюбезны с гостем.
- Какой вы гость? Я не звал вас.
Он засмеялся:
- Меня звать не надо, я прихожу сам. Но вы лукавите, вы думали обо мне.
- Извините, но я устал и хочу спать.
- Все вы врете. От чего вам уставать? От греха Онана?
Не сдержавшись, я попытался смазать его пощечиной, но он ловко отпрыгнул.
- Нет, вы слишком рано решили нанести удар, вы для него еще не созрели.
Я развернулся и направился к палатке, он шел следом за мной.
- Да отстаньте вы от меня, я не хочу с вами разговаривать.
Он остановился и заговорил быстро и жестко:
- Думаешь, я не знаю, почему ты здесь, недоделок? Ты уже давно стал дядькой, а все играешь в юношеские игры, ищешь смысл жизни, нравственные терзания испытываешь. А сам зарабатываешь себе пропитание дешевым трепом, противным даже тебе самому. Шел бы асфальт укладывать или поработал бы говночистом, глядишь, и появился бы смысл в твоем паршивом существовании.
Я остановился и повернулся к нему. Драка не входила в мои планы, но без нее, как видно, было не обойтись, и я оценивал позиции. В первый раз он показался мне более низким и худощавым. Сейчас было видно, что он на полголовы выше меня и гораздо шире в плечах. Зато я хорошо дрался, правда, давал клятву не приносить вреда непрофессионалам. Но здесь случай был неординарным. Стоило подождать еще немного, пусть нападет первым. А он, поняв, в чем дело, продолжал:
- В отшельники, значит, заделался, плоть решил умерщвлять. А сам кинулся к первой сигарете! Козе понятно, почему ты не спишь. Ты же хочешь бабу, любую: косую, одноногую, горбатую, столетнюю, лишь бы дырка была. А может, ты любишь мальчиков? Вы, искатели вселенских смыслов, все извращенцы, уж вас-то я видел-перевидел. Или ты предпочитаешь животных? Такие часто встречаются среди отшельников.
Я все еще терпел, а он перешел на крик:
- Ну, скажи, скажи, кого ты хочешь? Мерилин Монро? Джину Лолобриджиду? Наоми Кэмбл? Хочешь худышку? Хочешь сисястую и жопастую? Я дам тебе любую, слышишь, любую, живую или мертвую, и прямо сейчас!
Его пора было привести в чувство, но я все еще сдерживался, надеясь, что он кинется на меня первым.
- А может, прав был безумный Зигмунд, и ты мечтаешь трахнуть собственную мать?
Я со всей силы ударил его кулаком прямо в ненавистное, перекошенное от возбуждения лицо. Я не понял, что произошло, но рука моя встретила неодолимую, словно каменную, преграду. Я закричал от невероятной боли, а он наблюдал за мной, издевательски улыбаясь. Вы же видели, доктор, рентгеновские снимки в истории моей болезни? Там отчетливо заметны следы переломов четырех пальцев. Представляете, что это была за боль?
- Ну, начал хоть что-нибудь понимать? Знал бы я, что ты такой тупица, не стал бы тратить на тебя время.
Я скулил, рассматривая неестественно вывернутые в разные стороны пальцы.
- Ну, хватит, ты же мужчина. Обещаешь хорошо себя вести?
Отупев от боли, я жалко закивал. Гость сделал едва уловимое движение, меня словно ударом тока откинуло назад, и боль мгновенно прошла. Вот только тогда, обследуя свою исцеленную руку, я начал понимать, кто передо мной. Рука была как новенькая, а следы переломов – это же просто так, метки, свидетельства, которые он специально оставил, иначе кто бы поверил мне потом?
- Теперь ты понял, что в самом деле мог попросить у меня любую женщину? И получил бы ее.
Ужас заставил меня онеметь.
- Успокаивайся, привыкай. Ты же хотел испытаний? Я тебе их обеспечу, если, конечно ты согласишься. Выпьешь?
Он достал из кармана куртки фляжку.
- Ты что пьешь?
Голос все еще не слушался меня.
- Тогда вот это.
Он протянул мне фляжку и я, как загипнотизированный, сделал большой глоток. Неизвестный мне напиток был невкусным и слишком крепким, но кровь моя заиграла, а голова закружилась. Заклинаю вас, доктор, в ответственные моменты вашей жизни не пейте ничего пьянящего, не глушите свои мысли дурманами, не спасайтесь алкоголем, не прячьтесь в бутылку, как это сделал я, неразумный! Именно эти моменты, чтобы они вам не несли, следует встречать с ясной головой, иначе беда. И уж тем более, никогда и ничего не берите у него, слышите, никогда и ничего, ибо протянувший ему руку погубит себя непременно! Не обманывайтесь в гордыне вашей, что сможете обхитрить его или потягаться с ним хоть в чем-нибудь, это заблуждение, которое посылает он вам, желая победить вас. И неправда это, что пьяный проспится, а дурак никогда. Вы же видите, каким долгим стало мое опьянение, и даже вы не знаете, буду ли я когда-нибудь мыслить трезво. Но тогда я сделал этот чертов глоток, а следом сделал и второй! После чего приободрился настолько, что осмелился вернуть фляжку.
- Оставь себе, она тебе еще пригодится. Ну, так что, ты хотел познать границы бытия и пределы человеческих возможностей?
Я испуганно замотал головой.
- Не трусь, хотел. Выпей еще.
Я послушно глотнул.
- Я покажу тебе первые, только не границы, границ никаких нет, а глубины. А ты мне за это – вторые. Это будет справедливо. Согласен?
- Нет.
- Отличный напиток, быстро приводит в чувства, видишь, как ты осмелел. Почему же нет, позволь спросить?
- Я не заключаю подобных соглашений.
- Почему?
- Это грешно.
- В чем же здесь грех? Заметь, что я не прошу тебя нарушать ни одну из заповедей, ты не будешь убивать, насиловать, хулить Всевышнего, оскорблять отца или мать. Ничего такого. Просто подвергнешься некоторым испытаниям духа и плоти, к чему ты, собственно, и стремился.
- Тебе нельзя доверять, ты всегда обманываешь.
- С чего ты взял?
- Об этом много написано.
- Тебе ли не знать, как мало значит написанное людьми.
- Но и в Писании…
- Что же про меня сказано в Писании?
- Ты обманул Еву, ввергнул людей в грех
- С чего ты взял, что это был именно я? Но даже если это так, что бы делало твое человечество без смелости Евы? До сих пор бы ходило голым между райскими деревьями? Испытания совершенствуют. Все же остальные слухи и байки про меня – сплошное вранье. И Гете, и Гоголь, и Достоевский – все просто насочиняли про меня, как дети
Вы, доктор, хотите, чтобы я описал вам все свои ощущения подробно, с мельчайшими деталями. Так вот, благодаря ли его зелью или неразумности моей собственной натуры страх мой к тому времени улетучился, и я чувствовал сильное недовольство собой. Мне не нравилось то, что я говорил, понимаете, я хотел произвести на него впечатление! Теперь-то я знаю, что единственная верная стратегия при встрече с ним – полное молчание, только оно, только оно может спасти. Любое произнесенное слово обязательно обернется ловушкой для того, кто его произнес. Запомните это, доктор, и обязательно передайте это всем своим пациентам. А я вместо того, чтобы молча молиться, продолжал говорить банальности.
- Но ты же захочешь забрать мою душу?
- Фу, какая пошлость! Ну, скажи на милость, зачем мне твоя душа? Что я буду с ней делать?
- Ты же ведешь с Творцом борьбу за души людей.
- И, по-твоему, я так корячусь ради каждого? Слишком много усилий, овчинка выделки не стоит.
Он опять врал, он всегда врет, а я по-прежнему лепетал какую-то чепуху.
- Я не выдержу испытаний, я глуп и слаб, здесь, в степи, я это окончательно понял.
Скажу вам по секрету, доктор, тут и я слукавил. Было у меня одно качество, которым я отчасти даже гордился: я был патологически, чудовищно упрям. Я никогда не признавал правоту другого в споре, и всегда поступал согласно своей первоначальной задумке, часто даже во вред себе. Например, один раз в юности я, проклиная жизнь, прождал автобус на остановке целых четыре часа, пока не выяснил, что маршрут закрыт, хотя прекрасно мог бы доехать до места другим транспортом. И именно это невероятное упрямство позволяло мне считать себя человеком сильным и независимым. Но и непрошеный гость мой, конечно, знал об этом, наверное, поэтому и выбрал меня из всех.
- Стал бы я тратить время на слабака, ты просто не знаешь себя, но узнаешь, если согласишься.
- Я не верю тебе, ты лукав.
- А ты, скажи, чем ты рискуешь?
- Я могу погубить себя навечно.
- Ты же сам не веришь в то, что говоришь. Разве веришь ты в вечную жизнь? Да и зачем она тебе, это же так скучно?
- Это совсем другая жизнь, в ней нет места скуке.
- Очередное заблуждение. Так ты готов?
- А что ты сделаешь, если я откажусь?
- Просто уйду.
- Так изыди.
Он повернулся и ушел, растворившись в темноте. Я замер, я ждал его возвращения, но его не было. Не знаю, сколько простоял я так, вглядываясь в темную степь, но обидно мне было не меньше, чем обманутому ребенку, так и не дождавшемуся обещанных подарков. Я не ожидал, что лукавый оставит меня так скоро, и был разочарован, раздосадован, злился. Вы не поверите, доктор, но я обрадовался, когда откуда-то сверху, из темноты раздался знакомый голос.
- Ты не передумал?
Дело было решено, мне следовало еще немножко поломаться для блезиру, но я уже был в его власти, мы оба это знали.
- Но я даже не понимаю, чего ты от меня хочешь.
- Я же говорю: хочу поиграть. Вести с тобой интеллектуальные беседы бессмысленно, ты невежественный и неостроумный. Поэтому просто порезвимся. Есть такая забавная игра, называется "Не хочу". Я буду предлагать разные очень желанные для тебя возможности, а ты должен отказываться. Согласишься – я выиграл, нет – победил ты.
- Какие возможности?
- Ну, это ты узнаешь, если согласишься играть.
- А получу ли я то, что ты мне будешь предлагать?
- И это ты узнаешь только в процессе игры. Что за игра без риска?
- А что будет, если я проиграю? Что я должен буду тебе отдать?
- Опять за свое! Ну что ты можешь дать мне такого, чего у меня нет? Душу? Да у меня их миллиарды, без тел их даже не различить, твоя ничем не лучше прочих. Ну ладно, раз ты такой трусливый, то обещаю тебе, что ни души твоей, ни тела твоего, ни какой-либо иной твоей собственности я от тебя не потребую.
- Так на что же мы тогда играем?
- На интерес. Надо же мне как-то развлекаться, да и тебе малость поразвлечься не помешает, уж больно ты скучный. Ну, согласен?
- Никак не пойму, зачем тебе мое согласие, ты же и так можешь сделать со мной все что угодно.
- А тебе нравится иметь коитус с женщиной, усыпленной барбитуратами? В игре должны сознательно участвовать двое, иначе это не игра, а охота или пытка. Свобода воли, это знаешь ли, неплохая штука, добавляет в жизнь перчинки. Ну, хватит, я и так потерял с тобой слишком много времени. Спрашиваю в последний раз: ты согласен? Иначе прощай.
Я сделал еще глоток из фляжки и слегка захмелел, мне стало легко и весело. И подумалось мне, безмозглому, что все не так уж плохо, и мне предлагают весьма удовлетворительные условия: я должен буду отказываться от соблазнительного и желанного, а если соглашусь, то всего-навсего проиграю, ничего не потеряв. Проиграть такому сопернику не стыдно, а ведь взамен я могу получить бесценный опыт.
Я отпил еще немного. Кто сказал, что я проиграю? Мое возлюбленное упрямство вселяло надежду, давало шанс. И не мог я знать тогда, что ввязался в ту игру, в которой для любого смертного нет разницы между проигрышем и выигрышем, и итог которой всегда одинаков и заранее предрешен, хотя не предсказывается, не предвидится и не просчитывается. И не подумал я, что надежду мне следовало оставить раз и навсегда в тот миг, когда мой будущий партнер по игре показался на горизонте. И не понял я, что шансы у меня были бесконечными, но знак "минус" стоял перед этой бесконечностью, огромный и неумолимый, как сломанный шлагбаум, загораживающий дорогу в положительное будущее. Но тогда, доктор, я всего этого не знал, да и вы бы не знали на моем месте.
Сделав очередной глоток, я сказал:
- Я согласен.
- Вот и умничка. Ну, для начала разминка.
Лукавый исчез, и несколько мгновений я находился в полном одиночестве. Темнота сгустилась до предела, но вдруг стало светло, как днем, хотя свет этот сильно отличался от солнечного, был мглистым, серым, как будто я смотрел на него сквозь закопченное стекло. Неведомая сила быстро потащила меня вверх. Так и не успев испугаться, поднялся я примерно на километр и застыл в воздухе, оглядываясь, а земля подо мной завертелась, как детская погремушка. Он вращал Землю, будто крутящуюся витрину в магазине, то в одну сторону, то в другую демонстрируя мне превосходный географический товар.
- Посмотри, какой уютный и милый город, это Стокгольм. Хочешь жить здесь?
- Нет.
Он крутанул землю на юг.
- А вот это, это Париж, смотри, какая прелесть, Булонский лес, хочешь туда? А вон неподалеку и Ницца, посмотри, белый песок, ослепительное море.
- Не хочу.
- Видишь? Рим, вечный город. Мечта любого интеллектуала пожить здесь, хотя бы немного. Как он тебе?
- Никак.
- Тогда вот Лондон, это же твой любимый город, здесь ты поймешь, что значит жить со вкусом. Ваши олигархи не дураки, раз облюбовали именно его.
- Мне это не нужно.
- В Африке тебе делать нечего. Или ты хочешь туда?
- Нет.
- А зря, восточное побережье очень даже ничего, красотки Найроби заслуживают того, чтобы надолго поселиться в Кении. В Африке вообще самые красивые женщины в мире и, заметь, самые дешевые. Со времен Персея находились знатоки, понимающие, где следует искать красавиц. Да, черномазые, но разве ночь не красивее дня? Любая женщина – это только тело, а у этих, ночных, самая гладкая, гибкая, страстная, лакомая плоть. Разве может хоть какая-нибудь белая или желтая сравниться в телесном совершенстве с негритянкой? Ни за какие деньги не заполучить себе хваленым француженкам или японкам такую задницу, которая любой эфиопке достается совершенно бесплатно. А губы? На месте любого мужчины я бы сошел с ума, обдумывая, что можно делать такими губами. Нет? Ну ладно, Африку проехали. Тогда вот сюда, пожалуйста: Нью-Йорк, Филадельфия, Майами, Гавана, Рио, просто жемчужная нить из городов – выбирай!
- Не буду.
- Город Ангелов?
Я помотал головой.
- Может, что-нибудь в Японии? Смотри, какая красота. Осака? Представляешь, какая экзотика, какие изыски любви?
- Ни за что.
- Тибет?
- Нет.
- Ха-ха, стишок. Тогда выбери сам любое место на Земле, и будешь жить там счастливо и обеспеченно до глубокой старости.
- Меня не интересует это предложение.
- Ты пожалеешь, что не согласился сейчас.
Он приземлил меня на прежнем месте. Я был доволен собой, игра показалась мне совсем простой. Он халтурил, не старался, играл по какой-то неведомой мне обязанности, и это увеличивало мои шансы. На мгновение стало совсем темно и тихо, затем возник тот же мглистый свет. Прямо на моих глазах вокруг вырастали холмы из изумрудов, сапфиров, рубинов и разноцветных бриллиантов, горы золотых слитков и монет; пачки банкнот всех цветов складывались в высокие пирамиды. И все это даже в сумрачном, сером свете нестерпимо сияло и переливалось, стучало и гремело, сладко пахло только что разрезанной бумагой и типографской краской Прямо над моим ухом раздался вкрадчивый голос:
- Чувствуешь, как вкусно пахнут деньги? Хочешь, я дам тебе все эти сокровища?
Я усмехнулся. Он оказался не только халтурщиком, но и не меньшим пошляком, чем я, это же надо – такое банальное, такое предсказуемое предложение!
- Ни за что.
- Подумай, как следует. На них ты сможешь купить все, что пожелаешь, весь мир.
- Я же сказал – нет!
- Хорошо, не будем терять времени.